Новичок в Антарктиде - Страница 33

У своего домика американцы установили две сорокаметровые ажурные стальные антенны — одно из главных украшений станции. Они находятся в нескольких десятках метров от полосы, и в ясную погоду лётчики ими любуются, а в плохую проклинают: того и гляди, зацепишь крылом.

Таковы все строения на поверхности Востока. Почему на поверхности? Потому что глубоко под толщей снега вырыт магнитный павильон, одно из главных научных сооружений станции. В своё время мы там побываем. Да, на поверхности есть ещё свалка — старые сани, пустые бочки из-под горючего, ящики и прочее.

Вот и все. Так выглядела легендарная станция Восток — одинокий и не блещущий красотой хутор, заброшенный в глубины Центральной Антарктиды.

Старая смена и Новый год

Ёлку мы привезли с собой. Обвешанная всякой мишурой, она стоит в кают-компании на том месте, которое обычно занимает бак с компотом, и каждый, проходя мимо неё, нагибается и вдыхает сказочно прекрасный аромат родного леса.

Старая смена простила нам чудовищную оплошность: надеясь на хорошую погоду и следующие рейсы, мы не взяли с собой дежурный набор праздничных деликатесов. Но не было бы нам прощения, если бы мы забыли ёлку. Не потому, что полярники сентиментальны, совсем наоборот — в массе своей они чужды такой немужской слабости. Дело в другом.

Каким бы суровым и мужественным ни был полярник, с какой бы стойкостью он ни переносил тяготы зимовки, в глубине души он мечтатель. Чаще всего эта мечты вполне определённы: увидеть, обнять родных и друзей, посидеть у телевизора в своей квартире, лениво посасывая пиво. Это мечты весомые, грубые, зримые, они обычны для всех, ими никого не удивишь.

Но чем дольше полярник оторван от дома, тем сильнее он ощущает, что в понятие «родина» исключительно важными составляющими входят и такие вещи, о которых и не задумывался вроде, давно перестал их замечать. Клумба у дома, качели во дворе, пустырь, на котором гонял когда-то дышащий на ладан мяч, речка с диким пляжем и лес — все это начинает волновать, как музыка, иной раз переворачивающая душу неведомо какими средствами, как сон, отлетевший и оставивший после себя какое-то смутное беспокойство. Особенно лес. Знаете, о чём чаще всего мечтают полярники под конец зимовки? Провести отпуск в лесу. Может быть, потому, что лес и все с ним связанное — антитеза льду и снегу? Или потому, что лес — это наши первые волшебные сказки, первая прогулка с любимой и сорванный украдкой первый поцелуй на забытой тропинке? Или потому, что в лесу мы забываем обо всём, целиком отдаваясь его очарованию?

И аромат леса становится главным ароматом Родины. Вот почему полярники больше всех других людей любят ёлку.

Мы сидим за столом. Минут через двадцать Новый год, однако настоящим новогодним настроением никто похвастаться не может: старая смена потому, что вот уже четвёртый день нелётная погода, и коллектив, за год зимовки ставший живым организмом, расколот на две половины; ну а что касается новой смены — мы ещё не пришли в себя.

— Хороши! — осматривая нас, с дружеской насмешкой говорит Сидоров. — Глаз не отвести — такие красавцы. Художника бы сюда — святых мучеников с вас писать!

Вид у нас действительно нефотогеничный. Если бы заснять наши физиономии на цветную плёнку, эти фотокарточки не стали бы украшением семейного архива.

— Всю ночь ворочался, как будто в матрасе камни, — жалуется не синий, а какой-то уже зелено-фиолетовый Тимур Григорашвили. — А почему? А потому, что воздуха нет! Дышу так, что грудь чуть до потолка не достаёт, вот так (Тимур красочно показывает, как энергично он дышит). Засыпаю, никого не трогаю, и вдруг какая-то сволочь хватает за горло, вот так (Тимур средствами пантомимы разыгрывает страшную сцену). Кричу «караул!», просыпаюсь — нет никакой сволочи.

— И как это из Грузии вас потянуло в Антарктиду? — улыбается начальник старой смены Артемьев.

— А что? С юга на юг! Приятели спрашивали: «Куда чемодан собираешь, Тимур?» — «А, — говорю, — пустяки. Недалеко тут. В Антарктиду». Глаза на лоб лезли, никто не верил. «Ой, держите меня, — кричали, — Григорашвили едет в Антарктиду! Да ведь ты дрожишь от холода, когда пятнадцать градусов тепла!» А я говорю: «Чем я хуже других? Все люди из одного мяса сделаны». А они говорят: «Не из всякого мяса шашлык приготовишь». А я говорю… Да, а кто скажет, почему я не хочу кушать? Доктор, в твоих книгах не написано, куда спрятался мой аппетит?

Ребята посмеиваются, наполняют свои тарелки закусками, а я с интересом смотрю на Артемьева. Ему лет сорок, он высок, немного сутуловат и, видимо, силён физически. Своей манерой держаться он чем-то напоминает мне Льва Булатова, начальника СП-15: такой же скромный, сдержанный, тактичный. И улыбка у него столь же мягкая, слегка застенчивая; людям с такой улыбкой бывает очень трудно обидеть человека. Но приходит момент, и обнаруживается, что у них твёрдый характер и сильная воля. Удивительную характеристику Артемьеву дал Володя Агафонов:

— Он скромный, спокойный, но лапа у него железная. Красиво провёл зимовку.

Вспоминаю комедию Бернарда Шоу «Смуглая леди сонетов», герой которой, Вильям Шекспир, записывал подслушанные интересные фразы, чтобы вставить их потом в свои пьесы. Записал бы он эти: «…лапа у него железная… Красиво провёл зимовку».

Александр Никитич Артемьев на Востоке начальником второй раз. Большинство ребят из его смены были с ним и в Одиннадцатой экспедиции и готовы вновь пойти в следующую — нет лучшей похвалы для начальника. Жаль, все эти дни прошли у него в хлопотах по передаче станции, я так и не успел с ним как следует познакомиться. Зато какой великолепный штрих к его характеристике добавил мне через полтора месяца Гербович! Артемьев — из тех людей, к которым с первого взгляда испытываешь доверие. Ещё перед вылетом на станцию Сидоров сказал: «Если Никитич акты подписал — можно не проверять: такую рекомендацию я получил от начальника экспедиции. Владислав Иосифович сказал, что даже не может и представить себе такого — чтобы Никитич подвёл». Так оно и получилось: Артемьев сдал станцию в превосходном состоянии.