Новичок в Антарктиде - Страница 40

Набрав запас печатей и автографов, гости успокоились и уселись за стол. По предложению Сидорова был приглашён и экипаж «Геркулеса», наполовину состоявший из белозубых и весёлых негров, которые сразу же повели себя так непринуждённо, словно всю жизнь только и делали, что сидели за одним столом с конгрессменами: хохотали, хлопали нас и друг друга по плечам и притихли только после того, как командир корабля пригвоздил их к месту грозным взглядом. По антарктической традиции высокие встречающиеся стороны политических вопросов не поднимали, но, когда один из присутствующих провозгласил тост: «Чтобы отношения между нашими странами были такими же сердечными, как между советскими и американскими полярниками!» — аплодировали и выпили все, даже непьющие.

А потом, как и предсказывал Сергей Мягков, началась отчаянная атака на наше обмундирование. Общеизвестно, что русские в Антарктиде одеты лучше всех других, мех у нас натуральный, добротный, без обмана. Чилийцы, американцы и японцы (с которыми я встретился впоследствии) почему-то предпочитают синтетику. Она, конечно, легче и изящнее, но греет чуть лучше, чем наброшенная на обнажённые плечи красавицы газовая косынка. Поэтому многие иностранные полярники в Антарктиде вечно простужены и при встречах не скрывают своего желания заполучить наше обмундирование. Особенно шапки — потому, наверное, что уши полярников, как и всех прочих людей, обмораживаются в первую очередь.

— О, вери, вери найс! — восторгались американцы, примеряя у зеркала наши шапки. — Очен карошо!

У меня сохранилась фотография: на фоне кают-компании, над которой развеваются советский и американский флаги, весёлая (после застолья!) толпа людей. Рядом со мной стоит конгрессмен. На нем чья-то каэшка второго срока службы и классический российский треух, в котором, как поклялся его счастливый владелец, он появится на первом же заседании конгресса.

С другой стороны стоит Джеральд Дьюпи, мой коллега, молодой журналист из Сан-Франциско. В задуманной им книге об Антарктиде главе о Востоке предназначается роль «пикэнт» — изюминки. С помощью своего скромного запаса английских слов и разрываемого на части Валерия Ульева я, как мог, удовлетворил любознательность коллеги, и мы пообещали прислать друг другу будущие книжки. Обещания были скреплены скромными подарками. К величайшемау сожалению, я вынужден был игнорировать пламенные взгляды, которые Джеральд бросал на мою шапку, — свои уши как-то ближе к телу, роднее…

Не смогли мы удовлетворить и некоторых других запросов наших гостей. Так, в качестве сувениров американцы пытались выпросить термометры с метеоплощадки, фиксировавшие космически низкие температуры. Но в этом Сидоров тактично отказал. Пришлось присматривать и за Тимуром, который в пылу кавказского гостеприимства готов был раздарить всю свою одежду и остаться в одном бельё.

Расставались мы, довольные друг другом. Адмирал Уэлч, не раз бывавший на Востоке, подарил нам огромный двадцатикилограммовый арбуз, съеденный с неслыханным энтузиазмом, и ящик персиков. Но главный сюрприз был впереди. Можете представить себе мою радость, когда перед посадкой в самолёт адмирал пригласил Василия Семёновича и меня нанести ответный визит на станцию Мак-Мердо и… Южный полюс! Вместо того чтобы сдержанно поблагодарить адмирала (подумаешь, Южный полюс, не видали мы полюсов!), я с такой прытью заорал: «Большое спасибо!», что всем стало ясно: дипломата из этого человека не получится. Сэр Уэлч улыбнулся уголками губ и откланялся.

Подброшенный мощными ракетными ускорителями, «Геркулес» почти без разбега взмыл в воздух, унося с собой адмирала, гипоксированных конгрессменов и Сергея Мягкова, облегчившего свою исстрадавшую душу трехчасовым общением с земляками.

Хороший день, Тимофеич и «Сугроб Санина»

На следующее утро произошло событие, которое на Большой земле вряд ли взволновало бы общественность. Но на станции Восток оно вызвало именно такие эмоции. Философ сказал бы, что произошёл некий катаклизм, скачок, переход количества в качество; экономист тут же прикинул бы возможный эффект и дал прогноз повышения производительности труда на планируемый отрезок времени; Джеральд Дьюпи, не улети он вчера, отправил бы в свою газету «молнию» в пятьсот слов под сенсационным заголовком «Новый мировой рекорд на полюсе холода!».

Но Сидоров подошёл к событию более прозаически. Посмотрев на очередь, которая выстроилась у принесённой Борисом Сергеевым двухпудовой гири, Василий Семёнович без тени улыбки изрёк:

— Дежурный, обеспечьте этим героям разгрузку самолёта вне очереди.

— Хоть десяти самолётов подряд! — согласился Борис, орудуя гирей. — Три… четыре… пять…

Гирю подхватил Ельсиновский, за ним Флоридов, Тимур, Сидоров-второй.

— Черти! — с так называемой хорошей завистью проговорил Василий Семёнович. — Доктор, а два жима не заменят один укол?

Да, на десятый день можно было смело констатировать: почти все ребята пришли в норму настолько, что в торжественной обстановке были начаты тренировки по настольному теннису. И хотя после первой же партии Саша Дергунов полчаса дышал кислородом, всем стало ясно: акклиматизация проходит успешно. Даже наименее выносливый из нас — и тот взял в руки ракетку. Правда, через минуту он вынужден был выбросить белый флаг, но Флоридов недолго упивался лёгкой победой: три дня спустя я взял убедительный реванш.

«В здоровом теле — здоровый дух» — кривая нашего настроения неуклонно шла вверх. Если в первые дни большинство из нас спало по три-четыре часа в сутки, да и этот сон был изнурительно тяжёлым, то теперь отдельные богатыри без дружеской помощи дежурного не просыпались (я сдирал с них одеяло).