Новичок в Антарктиде - Страница 59

Это и было первое впечатление от Мирного — обилие кислорода. Дыши сколько влезет, опьяняйся на здоровье.

Второе впечатление — возвращение на землю. Станция Восток с её вечным холодом, кислородным голоданием и отсутствием органической жизни словно находится в другом мире; наверно, нигде на нашей с вами планете человек так мало не уверен в том, что он — хозяин природы. Чем уж тут гордиться, когда вокруг миллионы квадратных километров самой суровой в мире пустыни!

А в Мирном можно увидеть землю: из-под снега выступают обнажённые скальные породы. В Мирном — два десятка домиков, целый посёлок. Повсюду расхаживают люди, иногда даже без каэшек, в одних куртках, потому что в полярное лето здесь бывает плюсовая температура. Летают поморники, бродят пингвины. В Мирном лают собаки! Сказочное удовольствие для человека услышать благородный собачий лай. Другой мир!

Через месяц наступит антарктическая осень, потом зима, начнутся морозы и едва ли не сильнейшие на континенте пурги. Скроется на полгода солнце, уйдёт на Родину последний корабль, разгонятся до пятидесяти метров в секунду ветры, и миряне от домика к домику будут передвигаться ползком либо на полусогнутых — не отпуская от себя закреплённые на столбах леера. Но это произойдёт потом, а пока Мирный в глазах отставного восточника — земля, цивилизация и, главное, пункт, с которого начинается возвращение домой.

Но расскажу о своей первой встрече в Мирном. Итак, втягивая в себя чудовищные порции воздуха, я вышел из самолёта на посадочную полосу. Навстречу шагал бородатый грузчик в одной ковбойке. Бородач сбросил с плеч ящик и пригласил меня в свои объятия. Растроганный, я принял приглашение, думая про себя, какой хороший у туземцев Мирного обычай — радушно встречать незнакомого гостя. Туземец потёрся о моё лицо бородой, которую я почтительно чмокнул, и прогремел над моим ухом: «Привет, Володя!» Это был Рустам Ташпулатов, микробиолог, кандидат наук и ныне один из лучших грузчиков Мирного. На широкие плечи Рустама Сидоров возложил ответственность за доставку грузов на Восток. С глубоким сочувствием выслушал я монолог, в котором бедный микробиолог излил свою душу.

— В то время как на Востоке все занимаются своей научной программой, — воздев руки к солнцу и взяв его таким образом в свидетели, взывал Рустам, — я каждый день таскаю мешки, ящики и доски… Федя, укрой картошку!.. Вместо того чтобы изучать микрофлору в уникальных условиях Востока, я уже целый месяц ругаюсь с лётчиками из-за каждого килограмма. Когда это кончится?.. Федя, в этом ящике яйца, а не гаечные ключи!.. Сердце кровью обливается. Кстати, я должен был уже взять у каждого восточника на анализ венозную кровь. Ведь в период акклиматизации это бесценный научный материал!.. Федя, макароны в последнюю очередь!

Федя Львов, механик-водитель и ветеран Востока, — главный помощник Рустама, Федя — кандидат в члены созданного в период Двенадцатой экспедиции Клуба «100», в который принимались полярники весом от центнера и более. При своей огромной массе Федя, однако, достаточно подвижен, ловок и, что очень важно для грузчика, умеет находить общий язык с лётчиками.

Поругавшись с Федей, Рустам возвратился ко мне. Я заверил его, что на Востоке сейчас строительная лихорадка и он, Рустам, занимался бы там не столько микрофлорой, сколько плотницкими работами. Строят домики, дизельную, новую кают-компанию, и главное требование, которое Сидоров предъявляет научным работникам, — поточнее забивать гвозди. И забить их нужно до наступления мартовских морозов. К тому времени Рустам как раз успеет выполнить свою миссию грузчика и прилетит на Восток, где ребята только и ждут, как бы отдать на анализ венозную кровь и все прочее, необходимое для успешного развития микробиологической науки.

Успокоенный Рустам побежал загружать самолёт, а я вместе с лётчиками сел в вездеход и отправился в Мирный. Несколько минут езды — и меня вместе с вещами выгрузили у входа в какое-то подземелье. Я спустился по лестнице вниз и столкнулся лицом к лицу с выходящим из своего кабинета Владиславом Иосифовичем Гербовичем. Он испытующе посмотрел на захмелевшего от кислорода гостя и, видимо, понял, что общаться тот может только с подушкой. Поэтому, не обращая внимания на мои довольно-таки неуверенные протесты, начальник ввёл меня в крохотную комнатушку и велел отдыхать. Бормоча про себя: «Зачем отдыхать, вот ещё — отдыхать, что я, в санаторий приехал?» — я кое-как сорвал с ног унты, сбросил каэшку, рухнул на постель и проспал двадцать часов подряд.

Остров пингвинов

О Мирном много писали. Читатель, знакомый с превосходными книгами Трешникова, Смуула и Пескова, знает, что расположился Мирный на берегу моря Дейвиса между двумя сопками, Комсомольской и Радио. С Мирного началось освоение Антарктиды советскими полярниками. В феврале 1956 года на этот, тогда ещё пустынный, берег пришли люди и, к превеликому удивлению нескольких тысяч пингвинов, развили бурную деятельность. Со времени первых зимовок Мирный неузнаваем. В наше время, когда города и посёлки растут вверх, он ушёл вниз — жилые дома, образующие улицу Ленина, давно занесены многометровым слоем снега. Так что ныне обсерватория Мирный — посёлок подземный, вернее, подснежный, наверху торчат лишь макушки тамбуров размером с небольшой курятник, что сдают в окрестностях Москвы дачникам в разгар сезона. Правда, несколько домов не засыпаны и гордо возвышаются на поверхности — необъяснимая аэродинамическая загадка.

С разных сторон Мирный окаймляют зоны ледниковых трещин. Прогуливаться в этих зонах — занятие бесперспективное, ибо глубина трещин, как говорят в Антарктиде, — «до конца географии». Через посёлок проходит Южный полярный круг, о чём свидетельствует столб, врытый в снег специально для фото— и кинолюбителей. По количеству израсходованной на него плёнки этот столб занимает второе место в мире (после Эйфелевой башни).