Новичок в Антарктиде - Страница 91

Слышу знакомое: «Вот черти, мошенники! Ну и стиляги!» — и с удовольствием смотрю на Ивана Тимофеевича Зырянова, которого Сидоров с огромным и нескрываемым сожалением отпустил с Востока лишь в самый последний день. Тимофеич сидит в окружении Фисенко, Зеленцова и Сироты, до неузнаваемости похудевших, но соорудивших на Востоке буровую вышку. Фисенко рассказывает о механиках Славе Виноградове и Феде Львове. Медлительный, флегматичный теоретик Слава и пылкий практик Львов спорили по десять раз в день, заставляя восточников хохотать до слез. Слава брал лист бумаги и размеренно, вдумчиво начинал объяснять, по какой схеме должна действовать дизельная.

ФЕДЯ (яростно жестикулируя). Чепуханичегоневыйдет!

СЛАВА (спокойно и даже ласково, словно ребёнку). Все получится отлично. Достаточно взглянуть на схему.

ФЕДЯ (с растущим возбуждением). Ничегокчертунеполучается!

Подождав, пока не стихнет хохот, Валера продолжает:

— А Ваня Луговой, постоянный ночной механик Востока, как самолёты прилетали, ревел во все горло: «Па-адъем! Хванеру привезлы!» Или: «Па-адъем! На завтрак сосыски, яышныца». Встаём, а на столе манная каша…

Походники, Тимофеич, Фисенко со всей группой, Арнаутов и Терехов, лётный отряд — все они будут моими попутчиками на «Оби». А вот Юл остаётся в Мирном, ему ждать возвращения домой ещё целый год. Грустно расставаться с Юлом, но сам он полон оптимизма и заражает своим оптимизмом других.

— Ничего, недолго осталось терпеть, — успокаивает Юл слегка обескураженного Мишу Полосатова, — через несколько дней мы избавимся и от Арнаутова, и от некоторых других кошмарных клиентов. И тогда, Миша, ты ещё увидишь небо в алмазах!

Юл кривит душой: инициатором розыгрыша был он, а не Арнаутов, который корчится от смеха и делает вид, что хочет залезть под стол. Дело было так. В медпункте зашёл — разговор о подарках, и Гена припомнил, что скоро, кажется, должен быть день рождения… (Гена назвал фамилию уважаемого в Мирном человека.) Миша тут же всполошился: перед этим человеком он чувствовал себя виноватым.

— Давайте ему что-нибудь подарим, — предложил он.

— Разумное предложение, — незаметно подмигнув нам, поддержал Юл. — Он любит делать зарядку с гирями. Я знаю тут по соседству одну беспризорную гирю, малость подкачавшую по форме, но зато двухпудовую по содержанию. Если взять наждак…

Тут же договорились, что драить гирю будет Миша, я придумаю надпись. Юл её выгравирует, а Гена добудет подходящую цепь, чтобы преподнести гирю как медальон.

И Юл приволок и вручил Мише до омерзения ржавую и грязную гирю.

Для Арнаутова эти несколько дней были праздником. Входя в медпункт, он замирал и с наслаждением слушал доносящиеся из коридора звуки: «ж-ж-ж-ж, ж-ж, ж-ж». Это Миша драил наждаком гирю, драил часами, с необыкновенным упорством и добросовестностью.

— Музыка! — тихо, чтобы не услышал Миша, стонал Арнаутов. — Шопен!

И лишь несколько минут назад из случайного разговора Миша узнал, что день рождения, к которому он так усиленно готовился, наступит месяцев через десять и что он, Миша Полосатов, стал жертвой возмутительного розыгрыша…

Мы едим, пьём, шутим, смеёмся, произносим многочисленные тосты, весёлые и торжественные (на каждый тост — глоток вина), но на нашем застолье лежит печать скорого расставания. Вчера я до глубокой ночи беседовал с Гербовичем. Это был, наверное, прощальный разговор. С подходом «Оби» у начальника экспедиции не будет ни одной свободной минуты. Впрочем, не только у него: все миряне раскреплены по отрядам, каждый точно знает, где и когда он будет занят. Прирождённый организатор, Владислав Иосифович совершенно не выносит бездельников; если человек не очень любит работать, ему лучше держаться подальше от экспедиции, которую возглавляет Гербович. Чрезвычайно скупой на похвалы капитан Купри говорил мне, что ему особенно импонирует чёткость и деловитость, с которыми действуют в самые ответственные моменты разгрузки кораблей люди Гербовича. В устах капитана, возглавлявшего «Обь» в шести антарктических экспедициях, это высокая оценка.

В ту ночь мы говорили о качествах, которыми должен обладать полярник.

— Об одном из них почему-то вспоминают редко, — размышлял Владислав Иосифович, — а я считаю его очень и очень важным. Полярник должен уметь ждать! Это, между прочим, далеко не простое дело. Уметь ждать — значит уметь отдать себя делу и товарищам. Не целиком, нет, полярник — прежде всего человек, с вполне понятными и простительными слабостями, но Антарктида мало подходящее место для того, чтобы проделывать «двадцать тысяч лье вокруг самого себя». Если бы вы остались с нами на год, то увидели бы, как полярники умеют ждать… Теоретически это выглядит так. Месяцев семь-восемь проходят более или менее спокойно, потому что где-то в глубине сознания каждого из нас таится совершенное убеждение в том, что никакая сила в мире не поможет тебе покинуть Антарктиду. Но вот наступает момент, когда из Ленинграда к нашим берегам уходит корабль и полярника покидает спокойствие. Ведь корабль идёт за ним, чтобы забрать его домой! Полярник работает, как и раньше, ест и спит, но по десять, пятьдесят, сто раз а день думает о том, что с каждым часом к нему приближается долгожданный, священный миг возвращения… Всех волнует, с какой скоростью идёт корабль, не случится ли какой непредвиденной задержки в промежуточном порту… Но вот корабль швартуется, и люди, терпеливо ждавшие его целый год, уже не в состоянии заставить себя прождать спокойно два-три часа: ведь пришли письма от родных! Наконец письма розданы, проглочены, прочитаны от корки до корки и выучены наизусть, и лишь самые волевые и благоразумные растягивают наслаждение: читают по одному письму в день, испытывая непередаваемое счастье обладания ещё одним нераспечатанным письмом, таящим и себе неведомые тайны. Потом корабль уходит на Родину, путешествие это долгое, и полярник считает сначала дни, потом часы и минуты… Впрочем, все это произойдёт на ваших глазах, увидите, что будет твориться на корабле за час и за одну минуту до выхода на причал…