Новичок в Антарктиде - Страница 53

Шли ночью, — вспоминал Зимин, — а днём, когда температура градусов на пять-шесть выше, останавливались чтобы немного передохнуть и «в тепле» запустить моторы. Если бы не твои бочки, Тимофеич, не сдвинулись бы с места: наше топливо мотор не брал… На сто восемьдесят пятом километре Антарктида подкинула нам ещё один подарочек: засвистел ветер. Выйдешь из кабины — режет, как бритвой, а выйти пришлось всем: стихийное бедствие! Выхлопная труба одного тягача перегрелась, порывом ветра подхватило искры и сыпануло на балок. Тот вспыхнул, а внутри — баллоны с газом. Ребята рвались спасать имущество, но я не разрешил: в любое мгновение балок мог взлететь в воздух. Лишились мы радиостанции и почти всех запасных частей, сгорели и личные вещи. К счастью, успели сбросить с крыши балка ящики и мешки с продовольствием, да и тягач отвели в сторону.

— Зато каким фейерверком полюбовались! — улыбнулся механик-водитель Юрий Копылов.

— Взорвался ящик с ракетами и бак с соляркой, — разъяснил Виктор Сахаров. — Зрелище как в День Победы! А горящий соляр разлетался, словно пущенный из огнемёта.

— Жаль, кинокамера в балке сгорела, — вздохнул Ненахов. — Какие бесценные кадры пропали для мирового киноискусства — салют в Антарктиде в честь Восьмого марта!

— Ну, положим, тогда это зрелище вызывало другие эмоции, — заметил Зимин. — Однако через восемнадцать дней добрались до Комсомольской — как раз твоего горючего, Тимофеич, хватило. Здесь у нас было запасено ещё двадцать девять бочек. Поползли дальше. Люди, те держались, а вот техника начала сдавать. Тягачи у нас отличные, все иностранные полярники завидуют, но мороз-то лютый! Не вам, восточникам, рассказывать, что при таком космическом холоде металл становится хрупким, как стекло. Стальные водила не выдерживали груза пустых саней — лопались, с гусениц летели пальцы, разрывались маслопроводы, выходили из строя фрикционы. А каково при минус семидесяти лежать на снегу под мотором? Все поморозились — руки, лица потрескались, покрылись корками. В рукавицах с металлом не очень-то поработаешь, а голые ладони отрывали от стали без кожи… Ребятки, не забудете про наши ремонты в том походе?

— Не забудем, папа, — заверил Виктор Сахаров. — Особенно как главные фрикционы перебирали. Попробуй просунь под тягач тяжеловеса Саньку Ненахова! Лез всегда наш Илья Муромец в миниатюре — Васек Соболев.

— Васек раздевался до кожаной куртки, — припомнил штурман поезда Николай Морозов, — и перебирал фрикцион. «Хватит, Васек, погрейся!» — кричат ему, а он: «Разогреешься — потом быстрее замёрзнешь!» И часами работал, пока не заканчивал ремонт. В одной куртке работал, в то время как мы вообще одежду не снимали, даже на камбузе!

— Мы называли свой камбуз «Ресторан „Сосулька“, — улыбнулся Ненахов.

— Интересно, что бы сказал санитарный врач, если бы увидел Колю Дыняка не в белом халате, а в шубе и меховых рукавицах? Бывало, сунешь ложку в рот — и стараешься отодрать без крови.

Да, металл стал хрупким, как стекло. Но люди — твёрдыми, как железо. Они подшучивали над своими трудностями, им и в голову не приходило, что перенесённого ими в этом походе не испытал ни один человек на Земле. Потом мне рассказывали, что на этих чуть не вдвое похудевших ребятах живого места не осталось — так она были изранены чудовищными холодами, при которых доселе человек не работал. И никто из них не сдался, ни разу не пожаловался на смертельную усталость не только потому, что это было бессмысленно, но и потому, что пятидесятилетний Зимин, уставая больше всех, всем своим существом излучал непреклонную волю. И походники готовы были на любые муки, лишь бы не уронить себя в глазах папы Зимина! Они знали, что на фронте он много раз под огнём фашистов вытаскивал с поля боя подбитые танки — так неужели не доведёт до Мирного искалеченные Антарктидой тягачи? Доведёт!

— С грехом пополам дотянули до станции Восток-1, — продолжил Зимин.

— Это уже, считайте, половина пути до Мирного, Но облегчения не почувствовали. Во-первых, вновь задул ветер до пятнадцати метров в секунду, а во-вторых, запасённое в районе станции топливо оказалось прескверным — как мёд засахаренный. Что делать? Бросать часть машин и на остальных рвануть в Мирный? Можно. Никто бы вас за это не осудил — кроме вас, восточников. Не будет в Мирном достаточного числа тягачей — сорвётся следующий поход на Восток. Значит, пришлось бы закрывать станцию. Поэтому решили: до последней возможности тянуть машины к Мирному. Технологию разработали такую. Палками и лопатами черпали из бочек топливо, которое превратилось в киселеобразную массу, накладывали в ведра и доводили на кострах до жидкого состояния; потом насосами закачивали в бак и бежали заводить мотор, пока топливо не замёрзло. И так — каждый день…

— А за двести пятьдесят километров до Мирного — пурга за пургой. Даже «Харьковчанка» и та скрылась под снегом. Простояли дней десять, не высовывая носа, для многих эти дни были чуть ли не самыми тяжёлыми. Только вышли — снова замело. Последние сто километров шли вслепую, в сплошную пургу, пережидать уже не было ни сил, ни терпения. Машины теряли колею, приходилось выходить из кабин, ощупью искать след и выручать товарищей. Только у зоны трещин простояли до появления видимости — ведь в глубине одной из них навеки покоится со своим трактором Анатолий Щеглов, наш товарищ, светлая ему память. Вот и все. Через два месяца, к Первому мая, доплелись на честном слове до Мирного — прокопчённые, обмороженные, грязные до невозможности. По сравнению с тогдашним нашим видом сегодня мы как джентльмены, лорды перед королевским приёмом!.. Отдохнули, подлечились и стали готовиться к новому походу…